Чашка-колокольчик опускается на стол, и Шварц протягивает пальцы – несмело, как во сне, когда кажется, что видение рассеется, как дым, уйдёт прочь вместе с алеющим на востоке рассветом.
- Ну же, дай, что ты, в самом деле! – металл ещё не успевает коснуться кожи, как Шварц инстинктивно отдёргивает руку, и Беллатрикс хохочет, поднося пальцы к губам – серебристые ветряные колокольчики или кусочки льда в хрустальном бокале – хохочет до слёз. Так прекрасна – кровь продолжает стекать по руке и пачкает шёлк платья.
- Не бойся, - наконец говорит она. Проклятье! Шварц – ты просто маленькая трусливая дурочка, вот кто ты.
Беллатрикс берёт салфетку и проводит по руке. Крупные красные пятна расплываются невиданными цветами. Цветами, выращенными на крови и боли. Пальцами она чуть сдвигает рукав, и Шварц видит – какое-то мгновенье, но этого достаточно – чёрную вязь татуировки. На левой руке. Быстрый взгляд блестящих глаз.
- Ты ведь этого не видела, правда, дорогая? – нет-нет, конечно, нет. – Что ж, надеюсь, тебе понравилось печенье с корицей?


Шварц возвращается домой. Солнце, целое море солнца, оно заливает студию, не оставляя ни одного тёмного уголка. Чёртов свет! А ведь Шварц так любит солнце. Но только не сейчас, нет. Она быстро наколдовывает занавеси, тяжёлые, такие же, как в доме Лестранжей. Окна словно гаснут одно за другим, и комната погружается во тьму. Она садится на кушетку – какая жёсткая обивка, и кто это придумал? Со всей силы оттолкнувшись руками, встаёт и садится к зеркалу. Не лучше. Чёрные волосы, чёрное платье, шитое на заказ. Чёрные. Шварц – Блэк. Она ударяет по зеркалу, и то отзывается гулом, низкой густой вибрацией толстого стекла. Низкий басовитый гул стекла – и хрустальный звон чашек-колокольчиков. Крошки печенья с корицей. Беллатрикс, Беллатрикс, Беллатрикс…
Шварц ударяет по зеркалу ещё раз, желая разбить, и пусть её отражение кусками рухнет на пол, никому не нужное, и по руке потечёт кровь и станет больно, больно, больно… Но стекло снова только гудит, и не бьётся. Она не сможет. Она никогда не сможет. А вот Беллатрикс бы смогла, и стекло разлетелось бы на миллиард осколков…
Шварц закрывает лицо руками, чтобы не видеть ничего, что ещё можно разглядеть во мраке комнаты. Слабая. Проклятая слабая маленькая дурочка. Не способна ни на что, даже изрезать руки гадким стеклом, так, чтобы было больно, больно, больно…
Она снова срывается с места и садится за стол, придвигаясь вплотную, и кладёт руки на подлокотники. Проклятый жёсткий стул, просто стул, не кресло-трон с завитушками, которые можно трогать пальцами. На тронах сидят только те, которые могут, МОГУТ, а она, Шварц, не может…
Рука дрожит, открывая баночку с чернилами, и перо царапает пергамент. Беллатрикс, Беллатрикс, Беллатрикс. Этот завиток на виске, маленькие прелестные уши с капелькой жемчуга в мочке, правильная линия носа и губы – такие надменные, издевающиеся… Губы вздрагивают – Crucio, Crucio, Crucio. И Шварц хочет, мечтает быть на месте того домовика, потому что Беллатрикс может, а она нет.
"Хочешь ещё печенья, дорогая?" И она рисует печенье с корицей – круглое, квадратное, треугольное, просто с корицей, с корицей и с сахаром, с осыпавшейся корицей, и сахаром, упавшим вместе с крошками на кофейный столик… всякое. Целое, разломанное на кусочки, превращённое в бесформенные обломки – печенье с корицей. Лежащее в вазочке, на столе, на блюдечке возле чашки-колокольчика, и в изящной руке возле желанных губ – пальцы такие красивые, тонкие, а губы надменные, насмехающиеся – ну и пусть – губы той, что может…
Перо рвёт пергамент и прочерчивает на столе длинную полосу. Шварц кладёт голову на скрещенные руки, и чернила расплываются от слёз, падающих на портрет той, что сидела в кресле с завитушками. Той, которая может. Может быть частью боли – а, значит, и частью смерти, – а, значит, и частью силы, и может не бояться иметь на левой руке чёрное клеймо…
Эти пальцы – такие тонкие – и такие сильные. Всё, что угодно, чтобы ещё раз прикоснуться к ним. И пусть Беллатрикс сожмёт её руку и сжимает так сильно, как только сможет, чтобы слёзы выступили из глаз. И тогда она, возможно, поймёт, что сможет и Шварц. Ведь сможет же?…


- Это твоё дело, дорогая, - Беллатрикс пожимает плечами. Совершено равнодушно. – Да, конечно, я могу… кое-что сделать для тебя. Но ты ведь понимаешь…
Вычурное платье прикрывает простой чёрный плащ, капюшон опущен низко, как можно ниже. Но ты ведь понимаешь? Она точно сможет. Шварц – Блэк. Чёрные, как этот плащ, как небо без звёзд, они могут стать одним целым. Могут, если сможет она.
- Присядь, - изящная рука указывает – о, Мерлин – на кресло с завитушками. Шварц опускается туда, как на перину из лебяжьего пуха. Завитушки под пальцами в точности такие, как она представляла себе, чуть шероховатые, ещё хранящие тепло милой руки. О, Мерлин, Мерлин, Мерлин!
- Ты ведь об этом? – шёлк беззвучно скользит по снежно-белой коже, и Шварц видит татуировку целиком – череп и змея, на всём левом предплечье, чёрные, как безлунная ночь. Она кивает.
- Я не буду спрашивать, уверена ли ты, - говорит Беллатрикс и повторяет: – Это твоё дело, дорогая. Но ты ведь понимаешь.
Да, она понимает. И тогда протягивает руку к Беллатрикс, как тогда, ладонью вниз. Серебряный кинжал рассекает плоть, крупные капли крови беззвучно падают на ковёр и расползаются кляксами. Она сможет, ведь правда?
Блестящие тёмные глаза близко, совсем близко, и она уже не чувствует боли, ей наплевать на всё, кроме этих глаз. Беллатрикс, Беллатрикс, Беллатрикс… Беллатрикс ловит каплю крови, – какая она, оказывается, красная – и растирает между пальцами.
- Хорошо, - красивая бровь изогнута – и плевать, что насмешливо.
- Я очень люблю печенье с корицей, - говорит вдруг Шварц, сама не зная зачем, и сжимая изо всех сил завитушки подлокотника.


Это оказалось не так уж сложно. Просто зелёная вспышка. А потом какие-то лица, и – боль, боль, боль. Это просто большой-большой серебряный кинжал, вот и всё, только раскалённый добела кинжал в изящных пальцах, которые она теперь, может быть, протянет мне, и я буду целовать их, а потом её руки, и губы, и грудь, и плечи. Шварц – Блэк. А потом наступит лето.
И она рисует его – этот мир, где лето. Там полуразвалившаяся башня над небольшой рекой, а вокруг растёт клевер, только четырёхлистный – так не бывает, но она так хочет, и, значит, всё так и будет. Там, в этом лете, с небосклоном, полным звёзд, падающих в реку за башней. Но самая яркая сияет и не упадёт никогда – звезда по имени Беллатрикс…
Но лето не наступает. Просто приходят какие-то люди, рывком заводят ей руки за спину и называют мразью и дерьмом. Наверное, это сон. Страшный сон. Где только холод, сырой камень и грохот волн о скалы. Ведь в Азкабане не бывает лета.
Но Шварц сможет. Пятнадцать лет пройдут, и тогда она сможет – теперь уже просто подойти и сказать. Или нет, ничего не говорить. Просто поцеловать. И будет лето…
Крошечное зарешёченное окошко почти под потолком, так высоко, что невозможно разглядеть даже небо. Может, только маленький-маленький кусочек. И света нет. Но это хорошо. Ведь она смогла и сможет. Она – часть ночи. Шварц – Блэк.
Серебряный кинжал был бы лучше, кто спорит, но, что есть, то есть. Заточенная о стенку ложка – и краски сколько хочешь. Пока бьётся сердце.
И она рисует на стенах – до одури, до звона в ушах, до темноты в глазах, когда меркнет даже квадратная дырка под потолком. И вовсе не оттого, что ночь.
Маленькое ухо и нежная кожа под ним. Беллатрикс, Беллатрикс, Беллатрикс.
Ключица, округлое плечо, локоть в скользящем шёлке платья и пальцы, одновременно слабые и сильные. Беллатрикс, Беллатрикс, Беллатрикс.
Шея с бьющейся синей жилкой. Беллатрикс, Беллатрикс, Беллатрикс.
Высокая грудь, полукруглый вырез платья и милая ямочка у основания шеи. Беллатрикс, Беллатрикс, Беллатрикс.
И ещё она рисует лето. Башню над рекой и поляну с четырёхлистным клевером. Много клевера, только подходи и загадывай желания, сколько угодно. Шварц пишет сверху дату. Это будет… Дайте-ка подумать… Тысяча девятьсот девяносто пятый год. Ну и пусть. Она дождётся. Она сможет. Иногда она чувствует запах клевера, там, в лугах под полуденным солнцем в зените, и ощущает на своём лице ветер с маленькой речушки, названия которой она не знает.
Пятнадцать лет – это долго. В четырёх стенах с железной койкой и почти без света. "Ещё хорошо отделалась, девочка", - сказал ей кто-то. Она даже не помнит, кто. Аврор, другой заключённый или кто-то из Визенгамота. Применение Непростительного, поддержка Тёмного Лорда. В темноте она не видит выжженной на руке Метки, и наугад по памяти проводит по ней пальцем. А перед её глазами Беллатрикс, Беллатрикс, Беллатрикс. В те промежутки времени, которые оставляют ей дементоры, позволяя помнить хоть что-то в беспросветной темноте пятнадцати лет беспамятства. Но она дождётся, она сможет. Шварц – Блэк. Чёрные, как эта темнота. И выйдет она через дверь, нарисованную ею на стене, и попадёт туда, в лето, звенящее сверчками и звёздами на чёрном бархате неба. Шагнув на бархат ковра четырёхлистного клевера.


Проходит время. По небу над каменным стаканом тюремного двора, нависшему прямо над крепостью, низкому серому небу, с которого начинают падать редкие колючие снежинки, Шварц понимает, что наступила осень, уже почти зима. Какого года? Какого века? Ей всё равно. Тюрьма наполняется людьми с чёрной татуировкой на левой руке – молчаливыми, озлобленными, волками, запертыми в клетку. Смертники или пожизненное. "Пятнадцать лет – это очень мало, девочка". Шварц всё равно. Даже когда тюрьма начинает гудеть, что хозяина больше нет. Кто это – хозяин? Появляется ещё один Блэк – Сириус. Но и Орион, и Большой Пёс всё равно скрыты облаками. Звёздный охотник и его собака. Блэки – тёмные, как обратная сторона полуночи. Чёрные. Блэк – Шварц…
Рядом с ней стоит женщина. "Лицом к стене, мразь", – надо же, здесь ещё есть авроры. Ну, да, наверное, мразь; это они – мразь, кто же ещё?
Нежные пальцы на отсыревшей кладке, потом кисть руки, запястье, такое тонкое, знакомое, предплечье с чёрным рисунком клейма. Но… Мерлин мой… Тонкие пальцы… Беллатрикс, Беллатрикс, Беллатрикс.
- Шварц? – почти шёпотом - но нет, ей не чудится.
- Беллатрикс, - одними губами произносит она.
- Он вернётся, Шварц, - говорит Беллатрикс. – Обязательно. И тогда мы выйдем отсюда.
- Кто? – она не в силах пошевелиться, и, может быть, поэтому не может оторвать взгляд от пальцев на бездушном камне в потёках ледяной влаги.
- Хозяин. И тогда мы выйдем отсюда и зальём страну кровью. Их кровью, ты слышишь? Грязнокровая мразь, – она уже почти кричит. – Министерские ублюдки! Чёртовы проклятые магглолюбы! Полукровые выродки! – удар аврора так силён, что она распластывается по каменной стене со вскриком, но продолжает стоять, цепляясь пальцами за выступы в кладке.
- Беллатрикс, я хочу тебе сказать… - как же трудно начать. Но нет, трудно было раньше, в другой жизни, а сейчас она должна, должна это произнести, хоть горло и сжалось, словно ледяной рукой схватили.
- Он вернётся, попомни мои слова, вернётся, и вот тогда мы ещё посмотрим…
- Рот закрой, падаль, - лениво говорит аврор, а Беллатрикс вдруг начинает хохотать, всё громче и громче, и нет серебристых колокольчиков или кусочков льда. Хриплый смех, как будто она долго кричала и сорвала голос. Шварц кажется, что он царапает её, как наждачная бумага. Впрочем, у неё был бы не лучше, голос здесь отсыревает и покрывается ржавчиной, совсем как металл решёток.
- Я люблю тебя, - конец фразы тонет в новой волне хохота. Эти волны накатывают друг на друга, как прибой, а настоящий прибой еле слышным грохотом доносится издалека, из под стен крепости, где, вспениваясь, разбивается о прибрежные скалы.
- О, я тоже люблю его, - тонкие пальцы касаются руки Шварц, и она вздрагивает, как от удара молнии. – Он вернётся, непременно вернётся, ведь мы дождёмся, правда?
- Правда, - темнота наступает, наверное, раньше прихода ночи или дементоров. Чёрная, спасительная. Блэк – Шварц. Выступ в каменной кладке такой надёжный, такой удобный, ей хочется сжимать его вечно, и ни о чём, ни о чём никогда больше не думать. Ветер доносит грохот прибоя и снежинки, которые даже не сразу тают, падая на её руки.
- Чёрта лысого ты дождёшься, - с ненавистью говорит аврор. Новый удар – почему не ей, Шварц? Почему Беллатрикс?
Сильно-сильно вцепиться в проклятую кладку. Кажется, скоро она раскрошится под пальцами, как ржаной хлеб на завтрак, обед и ужин… Как печенье с корицей…

Часть 3 - ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
Часть 1 - НАЗАД
НА ГЛАВНУЮ
НА ФАНФИКШН