Через некоторое время котёл уже стоит над огнём, который Луна разжигает волшебной палочкой в какой-то хитрой штуковине.
– Чтобы ничего не загорелось, – объясняет она. – Но ты всё равно стой рядом, потому что у меня всегда что-нибудь случается. И не вздумай сбежать.
– Не. Не сбегу, – что всегда что-нибудь случается, Фенрир уже понял. – Только это… штуку эту пить неохота.
– Но ты же хочешь расколдоваться и стать нормальным? – говорит Луна.
Фенрир уже собирается снова сказать, что он всегда такой, как вдруг вспоминает о перламутровой слезе на её щеке и о том, что он ей вчера наврал. Значит, делать нечего, придётся пить. А там поганки.
Там не только поганки. Содержимое свёртков исчезает в котле, и Фенрир вскоре окончательно падает духом. Какие-то грязные корешки, мандрагора, перевязанная тряпкой – чтоб не заорала, блестящие спинки жуков – может быть, даже живых, он точно видел, как один дрыгнул мохнатой суставчатой ножищей. Шевелящаяся трава, которая, наверное, и не живая, но точно, как живая, обвивает руки Луны и цепляется за пальцы. Просит, должно быть, не бросать в булькающее варево. Без толку, Фенрир вот тоже просил, а он не какая-то там трава. И даже не прыгучие поганки.
Темнеет. Луна достаёт откуда-то старую простыню и предусмотрительно занавешивает чердачное окно. Котёл несколько раз чуть не падает, но Фенрир недаром стоит рядом. Он с таким напряжением следит за процессом, что даже на некоторое время перестаёт слышать звуки внешнего мира – и даже ощущать присутствие проклятых кошкиных детей.
– Готово, – наконец говорит Луна и отряхивает длинный черпак – горячие капли летят во все стороны. – Только учти, оно должно быть горьким – ужас, каким. Так положено. Иначе ничего не выйдет.
– Может, не надо? – жалобно говорит Фенрир, ища место, куда бы он мог вылить зелье, чтоб она не заметила. Такого места не находится, или он просто плохо соображает. А там поганки.
– Надо, – решительно говорит она и вынимает из кармана что-то маленькое. – А потом сразу съешь конфету. Одна тебе, другая – мне.
Фенрир думает о том, кто его действительно будет расколдовывать после того, как он превратится в лягушку или у него отвалятся уши. Хотя... если он превратится в лягушку, Азкабан-то ему уж точно не грозит.
Да, горькое – не то слово. Пустой стакан падает на пол и разлетается на части с таким громким звуком, что, кажется, его услышат все люди на несколько миль окрест.
– На, ешь быстрей, – Луна суёт ему в руку что-то маленькое и липкое. Конфета. Он не любит сладкого, но сейчас с удовольствием суёт её в рот и быстро съедает. И в этот момент чувствует, что волосы у него встают дыбом, как будто их притягивает к потолку неведомая сила.
– Ты стал похож на ежа, – обеспокоено говорит Луна. – Что-нибудь чувствуешь?
– Что? – еле выговаривает он.
– Ну, что ты превращаешься обратно? – растолковывает она.
– В кого? – от страха действительно превратиться в кого-нибудь не того он перестаёт вообще что-либо соображать.
– В того, кем ты был, – терпеливо разъясняет Луна.
– Не знаю, – он действительно не знает. А кем он был?
Луна подходит и рукой несколько раз с силой проводит ему по голове, заставляя волосы принять свой обычный вид.
– Ничего не понимаю, – на её лице написана крайняя степень озабоченности.
– Я уже ей стал? – тупо спрашивает Фенрир. Сам он не в состоянии понять, потому что с перепуга зажмурился.
– Кем – ей? – удивляется она.
– Ля… лягушкой, – нерешительно говорит Фенрир, осторожно открывая один глаз и чувствуя себя полным дураком. Ведь, если он разговаривает, как он может быть лягушкой? Хотя, есть, наверное, и говорящие лягушки.
– Какой лягушкой? Ты что, был лягушкой? – поражается Луна. Он отрицательно крутит головой. – Нет, – продолжает она, – ты почему-то вообще ни во что не превратился. Значит, не сработало. Странно.
Она извлекает из кармана небольшую книжку в потрёпанной обложке и озабоченно листает пожелтевшие страницы с загнутыми уголками.
– … поганки… крылья… жуки… мандрагора, – Фенрир слышит, как она бормочет себе под нос, то и дело сверяясь с рецептом. – Ничего не понимаю. Всё правильно.
– Это… может, подождать надо? – неуверенно предполагает он. Не говорить же, что и не подействует. Потому что, как ни крути, он – просто большой и страшный волк. Убийца с жёлтыми глазами и чёрной татуировкой. Но она этого не видит. И не увидит. Потому что скоро он, наверное, исчезнет из её жизни, уйдя либо в зелёный огонь Авады, либо на далёкие скалы Азкабана. И пускай не увидит.
– Точно, – Луна захлопывает книжку, и в воздухе взвивается облачко пыли. – Подождём. Хочешь ещё конфету?
– Не, – смущённо говорит Фенрир, но она, тем не менее, разворачивает свою, делит пополам, и протягивает половинку ему. А фантик разглаживает пальцами, складывает в несколько раз – получается бумажная полоска – и задумчиво обкручивает ею палец, закрепив так, чтобы полоска никуда не подевалась.
Огонь под котлом давно потушен, и из углов чердака ползёт чернильная темнота, пропитанная запахами невиданных трав, которые были в свёртках, и стрёкотом лесных сверчков, таким громким, что его немного слышно даже отсюда. Из-под кучи хлама периодически слышится шорох, да ещё раздаётся иногда скрип жучка-точильщика, засевшего где-то в стене старого дома.
– Ой! – Луна цепляется рукой за край котла, и тот накреняется и угрожающе булькает, грозя выплеснуть на них всё оставшееся варево. Фенрир поспешно придерживает котёл: и правда, даже если пить это… хм, ЭТО ещё раз и не придётся – так, того и гляди, с ног до головы окатит. Вот тогда уж он точно страшным будет, ещё каким – когда вся шкура облезет. И ещё поганки там эти. Он сам не знает, почему так настороженно относится именно к поганкам – пакет с шевелящейся травой выглядел куда жутче. Наверное, потому что так и не пойманная беглянка то и дело подозрительно шуршит в куче старья, и Фенриру даже кажется, что оттуда слышится какое-то попискивание. Он настороженно смотрит в ту сторону и в это время замечает около котла что-то маленькое и яркое. Он нагибается и поднимает это что-то.
Фантик от конфеты, сложенный в несколько раз и свёрнутый в колечко. Так вот из-за чего чуть не грохнулся проклятый котёл – Луна просто зацепилась за него наверченной на палец вощёной бумажкой! Фенрир недоумённо крутит её в руках, а потом зачем-то суёт в карман. Как будто там другого мусора мало. Какие-то крошки, пыль, лесная земля. Теперь будет ещё и бумажка от конфеты.
Луна снимает с окна повешенную туда для конспирации простыню, и Фенрир вдруг видит в небе луну – она почти уже стала круглой, как головка сыра, и величественно сияет в небе, на котором в этот раз нет ни облачка. Большая головка сыра с немного сплюснутым краем. И внутри у себя он – всего на мгновенье – ощущает всплеск боли, предвестницы предстоящей совсем скоро трансформации….
Ночью он, крадучись, уходит, стараясь не скрипеть рассохшейся лестницей. Волны боли внутри будут теперь возвращаться всё чаще и чаще, потом она станет почти непереносимой, а потом он будет стрелой мчаться через лес, настигая добычу и разрывая её на части, и будет ночь, луна в небе и запах страха и свежей крови. Но он первый раз в своей волчьей жизни боится, что в этот момент рядом с ним будет эта Луна – в синем шёлковом платье и светлыми волосами.
Проходит несколько дней. Луна каждый день приходит на чердак и с удивлением видит, что там по-прежнему пусто. Она выглядывает в окно, собирая паутину и пыль волосами и локтями. Луна теперь каждый раз выглядывает в окно, но никого не видать. Даже аврорских патрулей, которые, как рассказывает папа, теперь везде. И около их дома в частности. Конечно, Фенрир боится, что его арестуют, вот и убежал подальше. Но если бы это произошло, она пошла бы и всем объяснила, что с ним случилось, и что на самом деле он не виноват. Авроры и Визенгамот ведь не такие дураки, чтобы за просто так сажать людей в Азкабан только потому, что их заколдовал какой-то там Волдеморт. Разве Фенрир настоящий Пожиратель Смерти? Вот глупости, конечно, нет! Если бы он им был, то убил бы её сразу же – уж они-то не церемонятся, это известно всем. И уж точно ни один Пожиратель Смерти не стал бы сидеть на полу в темноте и читать сказки. Тут Луну прошибает холодный пот. А вдруг не в этом дело? Вдруг она что-то напортачила, и Фенрир не расколдовался, а наоборот – превратился в какого-нибудь страшилу? А зачем тогда сбегать? Кто здесь, в конце концов, волшебник? Кто ещё сможет помочь, как не она?
Ну да ничего, он вернётся. Потому что всё происходит в точности так, как и во всех до единой историях. Как же теперь он может не вернуться, когда у него – её кольцо? Маленькое разноцветное кольцо – из конфетной чуть-чуть липкой бумажки, но, тем не менее, это кольцо, а не что-нибудь другое. А кольцо – это ведь не просто так.
И она вот уже несколько дней подряд надевает синее платье и садится к окну на чердаке. Палец сам тянется к пыльному стеклу, и она что-то рисует на нём – наверное, теперь уже себя, сидящую в заточении у злой ведьмы. Потом стирает картинку ладонью и долго сидит, глядя вдаль. Да, должно быть, скучно было той принцессе в башне – вот так, изо дня в день, из месяца в месяц. Но она хотя бы пряла, или ткала, или что-то там ещё – Луна не помнит. Ей всё равно не освоить такую мудрёную штуку, как прялка, да и зачем? Ведь принца она уже встретила…
День клонится к вечеру, когда Фенрир выходит, наконец, на знакомую поляну и, шатаясь, медленно бредёт к дому на самом краю леса. Пожухлая трава на поляне пружинит под ногами: дождя давно не было. Грядка под окнами – с увядшими стеблями, лежащими на растрескавшейся почве, измятые кусты и запах земли, превратившейся в пыль. Он и сам не знает, что здесь делает. Точнее, знает. Старый серый выживший из ума дурак – он хочет снова хоть одним глазком посмотреть на Луну, его девушку-луну за распахнутой створкой окна. Он уже почти видит её – и в тот же момент чувствует, что его опутывает невидимая сеть. Невидимая, но не менее прочная от этого. Ах ты, чёртовы кошкины дети, а подойти-то боятся, ох как боятся!
– Ну, что, Грейбэк, и до Лавгудов решил добраться? Напоследок, да? – слышит он, и не понимает с первого раза, кто такие Лавгуды, и кто такой Грейбэк. Ах, да, это же он. А Лавгуд – это фамилия Луны. А он помнит только деревянную раму окна с осыпающейся под пальцами краской, обои с дурацкими цветочками и её маленькую руку, отгоняющую мотылька; её профиль и старые пожелтевшие страницы той книги. Он поднимает голову и встречает её испуганный взгляд – взгляд девушки-луны, прядущей лунную нить. Нить из серебра, как и наручники, которые защёлкиваются на его запястьях, обжигая кожу адским огнём проклятого металла.
…Луна, прыгая через три ступеньки, выбегает из дома, но успевает услышать только хлопки аппарации, и вечер снова становится тихим и спокойным, как вчера, и позавчера…
Луна сидит у окна на каком-то пыльном сундуке, задумчиво накручивая на палец прядь волос, и шёпотом разговаривает с вечерней звездой. Потому что звезда – мало того, что самая яркая, так она ещё и не простая, а самая что ни на есть волшебная – исполняет все желания. Ну, конечно, все, да не все. Что-нибудь невозможное ей нипочём не выполнить. Где-то в глубине души Луна понимает, что её бы засмеяли, если бы узнали про это: ну что, в самом деле, за дурость, как маленькой, верить в чудеса? Но она убеждалась, что чудеса всё же случаются. И зачем просить о невозможном? Надо загадывать только те желания, которые звезда сумеет выполнить. А это всё равно очень и очень много. И она просит о том, чтобы всё закончилось хорошо, и Фенрира выпустили на свободу. И тогда, может быть, он взял бы её с собой на поиски зелёной луны и тайного Города Шаманов. Люди просят о всяком Мерлина или Моргану – вот бестолковые-то! Какой толк от Мерлина, если он всё равно давным-давно умер? А звезда – вот она, сияет в небе, прямо над головой. Если её видит она, то, наверное, видит и Фенрир, сидя в тюремной камере с крысами – Луну передёргивает – и, как пить дать, пауками. И крошечным окошечком с решёткой, как на картинках в книжках. Она ещё раз смотрит на звезду, шёпотом произнося волшебные слова – когда-то она придумала их сама, и тут вдруг её осеняет. Кто сказал, что только принцы должны спасать принцесс из неприступных башен? Что за ерунда? Почему она сама не может пойти и просто взять и спасти его из заточения? Естественно, только преодолевая страшные опасности и всякое такое?
Конечно, она так и сделает! Она не какая-то там неженка или трусиха, как всякие эти принцессы с дурацкой короной на голове. И, если она не побоится, то всё обязательно получится. Желание само по себе не сбудется, а вот если загадать, чтобы её план удался, то нет сомнений в том, что так и будет. Лицо Луны озаряет радостная улыбка.
– Спасибо, – шёпотом говорит она яркой точке в небе, благодаря которой ей в голову пришла такая хорошая идея, – и мчится вон.
Первое – это, конечно, метла. Или нет. Вдвоём на метле они не усидят, к тому же путь предстоит неблизкий, а на севере, наверное, и летом так холодно, что с метлы они просто грохнутся вниз и расшибутся в лепёшку.
– Ну конечно, – вдруг говорит Луна самой себе, ведь это так просто, другой бы сразу догадался! Она аппарирует и, вываливаясь из цветного водоворота, больно ударяется коленками и локтями. Вокруг тишина, только птицы перекликаются в верхушках деревьев Запретного Леса. У неё под пальцами оказывается нагретая солнцем трава на опушке, и в первый момент она не видит ничего, кроме этой травы. Дурацкая штука – аппарация, особенно, когда голова забита совсем другим. Вдалеке дом Хагрида, и даже его самого видать, копается на тыквенных грядках. Если она посмотрит чуть в сторону, то увидит и Хогвартс, но надо спешить, ведь то, что она затеяла, гораздо важнее и самого Хогвартса, и всех здешних красот. Луна поднимается, отряхивает коленки и бежит вперёд.
– Луна! – она тут же оказывается прижатой к хагридовому животу и окутанной огромной, похожей на паклю, бородищей. От живота и бородищи пахнет землёй, вином, лесом и пряными травами.
– Здравствуй, Хагрид, – глухо, как из бочки говорит она, с большим трудом слыша собственный голос.
– Здравствуй, здравствуй, – он отпускает её и радостная улыбка на его лице сменяется выражением крайнего расстройства. – Вот, школу-то закончили, и не зайдёт никто проведать, – он вынимает огромный носовой платок, с доброе полотенце величиной – на сей раз с рисунком в крупный горох, – и вытирает глаза. Платок быстро промокает насквозь. – У всех дела свои, поди, заботы. А я, знаешь, как скучаю, без вас-то, безо всех?
– Ой, Хагрид! Прости! – она пытается обнять его, но ничего не выходит, какой всё-таки Хагрид огромный.
– Да, ладно, чего там. Я ж с понятием. А ты и не изменилась вроде, – здоровущей, но совсем не грубой рукой он гладит ей по голове, отчего она слегка приседает. – Платье только извозила. Где ж ты так?
