Он на бегу ударяется плечом о дерево и останавливается, не в силах бежать дальше. Некуда дальше бежать. Фенрир приседает на корточки и вцепляется скрюченными пальцами в траву. Отчаяние и безысходность прорываются тонким воем. Вырванная трава с повисшими на корнях комками земли пачкает пальцы. Он отбрасывает её прочь и в остервенении снова вгрызается пальцами в дёрн, и рвёт его, как разорвал бы всех тех, кто берёт его в кольцо. Разорвал бы этих кошкиных детей, кишки бы вокруг деревьев обмотал, и сердце бы ещё бьющееся вырвал. Он для этого и живёт, для этого и Метку принимал, потому что где б ещё, кроме как у Милорда, ему рады были бы? Да нигде, и к гадалке не ходи. Серебряная пуля – да и весь разговор.
А сейчас и серебряной пули не будет, только клетка и луна в таком далёком небе. И хотел бы повыть на неё, а только на стены кидаться будешь, ломая зубы об азкабанские камни.
Он опять запускает пальцы в лесную траву. Только что выпала роса, слышится пульсация жизни каких-то крошечных существ, да ещё блик света – неразличимый для человечьего глаза, но на то он и не человек, чтоб такие вещи видеть. Фенрир поднимает голову и настороженно прислушивается. Где-то не так чтобы рядом, но и не далеко. Бугристая кора дерева, лист, прогрызенный гусеницей, пчела, спящая в цветке, кусты, трава, ещё трава, но со следами чьих-то ног, тусклый лучик света на завядших цветах, огороженных треугольниками битых кирпичей. Луч падает из окна – на эти поникшие от жары цветы на заброшенной клумбе, под стеной маленького домика на самом краю леса. Фенрир срывается с места и, не теряя времени даром, мчится вперёд.
Невидимой тенью мягко скользит через лесную опушку и бесшумно исчезает в кустах. Так и есть: запущенная клумба с самодельной загородкой, и лучик света на увядших стеблях. Земля такая сухая, что похожа на пыль, треугольнички кирпичных обломков стоят вкривь и вкось, некоторых вообще недостаёт – видно, хозяевам этой клумбы нет до неё ровно никакого дела. Рядом кусты роз, но те выдержали испытание жарой, и между листьев проклёвываются крошечные бутоны.
Фенрир смотрит вверх и губы его искажает жестокая усмешка.
Луна насилу доволакивает проклятый механизм до двери, как вдруг вспоминает, что у неё есть палочка. От неожиданности она выпускает прялку и та грохается на пол. Нет, ну в самом деле! Наверное, это только она может два часа трудиться до седьмого пота, как домашний эльф, и только потом сообразить, что всё то же самое можно было бы сделать за пять минут и без всякого членовредительства. Луна извлекает палочку и произносит заклинание левитации. Прялка подскакивает вверх, чуть не до потолка, потом с такой же скоростью устремляется вниз, останавливается около самого пола и, наконец, величественно выплывает в дверь.
В своей комнате Луна подходит к зеркалу и производит критический осмотр. В волосах застряла паутина и дохлые мухи, лицо перемазано, впрочем, как и платье. Но всё потом. Ведь она нашла настоящую прялку!
Луна тянется за книгой со сказками и вновь пристраивает её так, чтобы та не упала. На картинке – женщина с длинными светлыми волосами в синем платье – сидит в высокой башне и что-то делает с этой самой прялкой при свете свечи. Что – Луна сказать не может, потому что картинка в магглской книжке неподвижна, и обо всём можно только догадываться. Рассудим логически, раз есть колесо – оно должно крутиться. Она вертит деревянный обод и так, и сяк, но без толку. Ах, да, нитки. Судя по всему, они каким-то образом получаются из пряжи, но ведь не колесом же их вытягивают оттуда?!
Проходит битых два часа. У Луны ободраны коленки и почему-то нос, она запыхалась, а прялка стоит возле дивана, рядом с раскрытой книгой. Хорошо, она глупая, она согласна. Просто бестолочь, по-другому не назовёшь. Луна вздыхает. Ладно, если она не может сообразить, как это происходит, то она хотя бы сделает всё так, как нарисовано на магглской картинке – может, хоть тогда наступит прояснение в мозгах?
Она пальцами выбирает из волос паутину и мух и открывает дверцу шкафа. Да уж, выбор невелик. Ну, не школьную же мантию надевать для того, чтобы ждать принца?
И тут Луну осеняет. Она срывается с места и через минуту возвращается бегом, держа в руках мамино синее шёлковое платье. Несколько лет назад Луна хотела надеть его на Святочный Бал, но её туда никто так и не пригласил. Даже Невилл, хотя про них по школе упорно ходил дурацкий слух. А вот и ничего подобного. Он ей никогда не нравился – ну, в ЭТОМ смысле, – потому что она не любит полных.
Луна, пыхтя, натягивает платье, зажигает свечу, тем более, что за окном совсем уже вечер, и садится рядом с колесом. Садится так, чтобы видеть себя в зеркале. Нет, вы подумайте, всё равно чего-то не хватает! Да уж, быть Спящей Красавицей, наверное, гораздо проще – лежи себе и спи. Ах, да, конечно – пряжа. Пряжи не находится, и Луна озирается в поисках хотя бы ниток. Наконец, катушка обнаруживается: как ни странно – в коробке с иголками и лоскутками, где она догадывается посмотреть в последнюю очередь, и Луна задумывается снова. Что теперь – просто привязать что-то к чему-то? Она сверяется с книгой, но ситуация от этого не становится яснее. Может, надо попросту накрутить эти нитки на обод, и тогда всё получится?
Через минуту катушка размотана до основания, а проклятые нитки опутывают всё, что только можно – колесо, спицы и её руки. Кое-как она несколько раз оборачивает колесо тем, что ещё не запуталось окончательно и скептически хмыкает. Почему только к принцессам на картинках приходят сказочные принцы и рыцари? Или к кому-то ещё, только не к ней? Тут же перед мысленным взором снова возникает Джинни Уизли на верху гриффиндорской башни и тот воображаемый парень, кричащий "Левиоса!". Она пытается представить вместо Джинни себя, только ничего не выходит, Вернее, выходит, да не так. Она просто как будто на самом деле сидит в какой-то башне, совершенно сказочной, но никаких парней внизу нет, потому что она ждёт только настоящего принца. А тогда при чём тут хогвартские ребята?
В этот момент взгляд её падает на окно – жарко, створка приоткрыта, ночной ветерок чуть колышет занавеску. А в окно заглядывает какой-то человек. Луна верещит на весь дом, да так, что с потолка сыплется мусор, а книга закрывается и падает с дивана, больно ударяя её по ноге. Человек за окном вздрагивает и тут же исчезает из виду, а с улицы доносится треск розовых кустов и невнятная ругань. Спаси нас Мерлин, этот человек страшный-престрашный – наверное, ей так кажется от неожиданности – как может принц быть страшным? А в том, что это принц, она не сомневается ни минуты – таких совпадений в жизни просто не бывает. Если только…
...Если только он не заколдованный принц…
Тусклый мерцающий свет пробивается из приоткрытого окна на втором этаже. И ещё там есть кто-то живой: Фенрир слышит удары сердца, разгоняющего по венам тёплую кровь. Совсем молодой человек или даже ребёнок. Вот так удача! Фенрир оскаливает зубы в жуткой усмешке – ну, что ж, неплохо напоследок. Всё бывает когда-то последний раз – и тёплая кровь, и перегрызенная глотка. И ещё он слышит, как смыкается кольцо вокруг него. Словно огненный обруч, или лесной пожар, забежавший вперёд и отрезавший путь к отступлению. Всё когда-то кончается. Лестранж, и Долохов были хитры и осторожны, как лисы, а и то уже азкабанских вшей кормят. Он, Фенрир, конечно, не волшебник, зато бегает быстрее человека и чует, как зверь. Вот и пробегал дольше всех. Только одна разница есть – не пойдёт он в Азкабан. Как-нибудь извернётся, спровоцирует – а это легче лёгкого, авроры церемониться с ним не будут – и сгинет в зелёном огне Авады. Но это потом. А сначала – последнее удовольствие.
– Правда? – спрашивает он у половинки луны, выглянувшей из-за туч – он всегда с ней разговаривает, кто ж ещё с ним разговаривать-то будет, даже среди своих? И сам себе отвечает. – Правда.
Залезть по стене легче лёгкого – для него. Сильное тело повинуется инстинктам зверя, пальцы находят малейший выступ в кладке, открытое окно всё ближе и ближе. Он хватается за подоконник и чует, что всё ближе биение жизни, пульсация маленького сердца.
Рваные тучи закрывают кусочек луны. Видимая ему часть стены оклеена какими-то идиотскими обоями в цветочек, по ним прыгают тени – мотылёк кружит вокруг свечи.
– Лети отсюда, бестолковый, – маленькая рука отгоняет его прочь. Детские пальцы, держащие белую нитку, синий шёлковый рукав, совсем светлые, почти белые волосы, лежащие на плечах, куча спутанных ниток на коленях, обтянутых синим шёлком, рядом – деревянный обод колеса с искусно выточенными спицами, правда, одна сломалась и о торчащую щепку можно занозить руку…
Фенрир зачем-то оборачивается и смотрит на небо – он хочет проверить, на месте ли луна, но видит только низкие дождевые тучи. Светлые волосы. Синее платье. Девушка, сидящая за колесом прялки. Тонкие руки ребёнка, пытающиеся распутать белую нить – лунную нить.
Она поднимает на него глаза и вдруг верещит так, что он вздрагивает. Пальцы каким-то непостижимым образом соскальзывают с подоконника, который словно мгновенно покрывается льдом, и в следующий момент он безуспешно пытается схватиться за пустоту. Тут же оконный проём начинает удаляться от него с сумасшедшей скоростью, но Фенрир догадывается, что летит вниз, только после того, как приземляется в те самые розовые кусты рядом с заброшенной клумбой. В том, что это именно те самые кусты, ему не дают разубедиться многочисленные шипы, который заставляют его зашипеть сквозь сжатые зубы. Ах ты, незадача! Попробуй, выберись теперь, когда ты пришпилен, словно жук булавками. Когда проклятые авроры уже совсем рядом, где-то за лужайкой, что всего-то в минуте ходьбы отсюда – идут, палочки наизготовку, и Stupefy, готовое сорваться с губ только при намёке на врага. А враг лежит в центре розового куста, и не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Мерлин великий, да о чём он? Что это было? Там, в доме?
Девушка-луна с белыми волосами показывается в окне, откуда он так позорно свалился.
– Ты принц? – вдруг спрашивает она громким шёпотом.
– Я? Это… ага, – он просто не знает, что ему сказать. Время не терпит, авроры близко, совсем близко, и он начинает вертеть головой, наплевав на острые шипы. Потому что ему надо видеть их лица. Потому что ему нужна Avada, а не Stupefy. Он много чего не успел – например, взять из своей хибарки ту самую книгу – он так и не прочёл тогда ещё раз историю про Рапунцель. С картинкой, где сидит в башне лунная пряха.
– Тебе что, грозит опасность? – спрашивает его сверху всё так же шёпотом девчонка в синем платье. Как из башни, которая была на той картинке. Волосы свесились через подоконник, и к ним прицепилась нитка.
– А? Ага, – у него что, все слова другие разом из головы повылетали?
– Подожди, – она скрывается, но тут же её белая голова появляется в окне снова. – Я сейчас.
– Ага, – ну что, его заклинило, что ли, в самом деле?
Чутким ухом он слышит быстрый топот маленьких ног – по лестнице, а потом по направлению к входной двери. Она выбегает из дома, и он начинает дёргаться в середине проклятого куста, но почти безрезультатно.
– Ты застрял? – шёпотом спрашивает она. Делать нечего, Фенрир кивает. – Давай руку.
Запястье обхватывают тёплые пальцы, которые с неожиданной силой тянут его на себя. Шипы впиваются глубже, что вызывает у Фенрира новый приступ шипения. Но куст, как ни странно, с треском поддаётся, и он выпутывается из цепких ветвей, ежесекундно оглядываясь.
– За тобой что, кто-то гонится? – еле слышно спрашивает она, и Фенрир не находит ничего лучшего, как снова сказать "ага".
– Пошли, я тебе помогу, – она делает шаг к дому, и тут он обнаруживает, что так и не выпустил из рук её тёплую ладошку.
Так вот, за руку позволив себя увести от останков злополучных роз, он следом за ней входит в дом, а она тем временем увлекает его всё дальше, по лестнице на второй этаж и ещё выше.
– Если что – спрячешься в шкаф, – перед ним чердак, заваленный всякой рухлядью. Он сжимает её пальцы чуть сильней.
– Ой! – она вздрагивает, но почему-то не пытается выдернуть свою ладонь из его руки.
– Это… как тебя зовут? – ну, наконец-то, хоть одно связное предложение получилось.
– Луна, – отвечает она опять шёпотом и с интересом смотрит на выражение растерянности, появившееся на его лице.
Снизу раздаётся стук входной двери. Прыгая через ступеньку, Луна мчится вниз. Конечно, папа, ведь уже совсем поздно.
– Привет, – он оглядывает бардак в столовой. Черепки разбитой посуды валяются вперемежку с изломанными цветами, кашей и измазанной скатертью. – Ты ела что-нибудь?
Луна интенсивно кивает. Он с сомнением качает головой и идёт на кухню готовить ужин. У него это получается хорошо, гораздо лучше, чем у неё. Про мамино платье папа ничего не спрашивает. Луна со вздохом вынимает палочку и ликвидирует разгром на полу, тем временем раздумывая, как бы незаметно стащить съестное для того, кого она спрятала на чердаке.
Интересно, кто же его так заколдовал? Жутко сильный чёрный маг, должно быть. Может, Волдеморт или ещё кто-нибудь в этом роде.
Папа зовёт ужинать. За окном совсем уже ночь. Луна поглощает из тарелки, над которой поднимается пар, что-то горячее и вкусное и краем уха слушает о том, что по всему графству облавы, вокруг их дома аврорат выставил посты, потому что ловят какого-то особо опасного преступника, а в голове у неё тем временем вертится только одна мысль – как расколдовать того, кто сидит на чердаке?
Луна быстро опустошает тарелку и уходит в свою комнату – за едой она ещё вернётся, позже, когда папа ляжет спать, – а пока надо поискать что-нибудь в книгах. И тут её осеняет. Книга! Та самая тяжеленная книга со сказками! Магглы на самом деле не такие дураки, как может показаться с первого взгляда.
Она почти бегом влетает в свою комнату: диван – покрывало сбито и кучей лежит в углу, подушки свалены в другом, рядом стоит злополучная прялка, но книги нет. Нет, и всё тут! Стол, полки, аквариум с жабьей икрой – везде пусто. Она встаёт на колени и, кряхтя, лезет под диван. В свете огонька Люмоса поблёскивает вездесущая паутина – слава Мерлину, старая, и без хозяев, – комочки пыли, носок и одна серёжка-редиска. Луна берёт её в руку и задумчиво вертит, садясь на пол и почёсывая нос волшебной палочкой. Надо же, а она думала, что серёжка безвозвратно потерялась – ещё давным-давно, в Хогвартсе. Но – странное дело – она нравится ей уже не так сильно, как раньше. Луна кладёт серёжку на стул и крепко задумывается. Книга, конечно, рано или поздно найдётся, всё всегда находится, вопрос не в этом. И она начинает перебирать в памяти всё то, что успела вычитать, когда книга ещё была в пределах досягаемости. Вдруг оживает, хлопает себя ладонью по лбу – остаётся грязный отпечаток – но ей не до того, чтобы смотреть в зеркало или хотя бы на собственные руки, испачканные во время путешествия по поддиванному миру. Она большими скачками несётся к чердаку.
