Фенрир делает шаг в сторону, чтоб древесные стволы не застили чуть желтоватый шар, похожий на головку сыра "Ты будешь любить только луну", – вспоминает он вдруг слова старухи, и где-то там, за тёмным лесом, ему чудится силуэт башни, в которой сидит Рапунцель из сказки и прядёт лунную нить. Лёгкий ночной ветерок касается его разгорячённого лица, и наваждение исчезает. Глаза Фенрира широко распахнуты, и в каждом отражается по маленькой луне, похожей на сыр.
Он вздыхает – как хорошо, что у него ещё остались жёлуди в карманах, и не так жалко тот, что упал в траву – и бежит на огонёк в окошке бабушкиного дома.
Больно, больно, больно, больно… Он сидит, сжавшись в комок, подтянув колени к груди и изо всех сил обхватив их руками. Его словно рвут пополам, а затем снова соединяют в единое целое. Он хочет закрыть глаза, но не может – ведь тогда он не будет ничего видеть – ни ночь, ни звёзды, ни луну. Больно, больно…Тени становятся чётче, резче. Деревья, оказывается, стройные, как свечи, которые зажигают по праздникам. "Нам это не по карману", – говорит отец. И весь дом провонял керосином. Фенрир чует этот запах даже отсюда. Дубовый лист отрывается со звуком выстрела и падает на землю, с громким шелестом ложась на поляну с желудями. А их, оказывается, гораздо больше, чем он думал. И там, и вон там, а дальше высится ещё один дуб, и ещё, и там тоже жёлуди… А это кто? Заяц?
Боль отпускает. Фенрир обнаруживает, что, кроме луны и желудей, может посмотреть на себя… и замирает.
Он стоит в куче каких-то воняющих керосином тряпок – стоит на четырёх сильных лапах, покрытых серой шерстью Он делает шаг, другой. Как мало. Тело требует с силой распрямиться, прыгнуть и мчаться вперёд, через лес, через желудёвые просторы. К чёрту жёлуди! Кому они нужны?
Оказывается, заяц визжит, как резаный, если придавить его к земле. Он и не думал, что зайцы так умеют. Он много про что не думал. Как красив лес в лунном свете, когда всё замирает, и птицы затыкают свои глотки, не нарушая это безмолвие, наполненное только шёпотом ветра. Но ещё какие-то звуки, как барабанный бой, пульсируют в темноте. Проклятье! Частые-частые звуки, как будто заяц, весенним днём барабанящий по гнилому пню. Заяц?! Фенрир сильнее нажимает на него, и слышит, как ритм – ритм его сердца – ускоряется. Под шкуркой шумит гонимая сердцем кровь, и как же она чудесно пахнет – металлом и страхом.
Заяц взвизгивает и затихает, когда острые клыки разрывают его горло. Горячая, живительная влага с запахом жизни.
И запах, идущий от кучи грязных тряпок – резкий, неприятный. Такой запах в доме за лесом, где живёт человек, которого он когда-то знал. И ненавидел.
Волк ощеривает клыки и поднимает морду к луне, а потом срывается с места и серой тенью растворяется в сумраке ночи.
Дом, воняющий так же, как мерзкие тряпки. Душная, тесная коробка, где спит тот человек. Дверь приоткрыта, потому что стоит жара – вот удача. Это сердце бухает гораздо реже, но с такой силой, что, кажется, дом должен содрогаться. За запахами керосина, свинца от старых газет и табака – запах шумящей по венам крови – такой вкусный, но без примеси страха. Это плохо. Волк оскаливается и рычит. Словно галька перекатывается на морском берегу. Грохот спичек в полупустом коробке, вонь вспыхнувшей серы и отражение пламени в глазах – волчьих, с жёлтым огнём, и человеческих, со страхом, вспыхнувшим так же мгновенно и ярко, как эта спичка.
…Луна склоняется к горизонту, продолжая свой нескончаемый путь по небу, а две крошечные луны мерцают в глазах волка, положившего окровавленную морду на передние лапы…
Фенрир бежит быстро, очень быстро. Мельком бросает взгляд в небо. Недозрелая луна выглядывает из-за туч. Вспышка заклятия чуть не опаляет жёсткие волосы. Ах ты, кошкины дети! Будь хоть на недельку попозже – он бы им показал, где раки зимуют. Но от луны ещё только половинка, а то и того меньше.
Бедный маленький Люпин. Боится её. Боится боли. Тогда что бы с ним было, если бы… того, Метку ему выжигали? Ещё смешнее. Вообще, все они слабаки – люди, одно слово.
Вспышки заклятий сверкают где-то далеко позади, и это уже не имеет никакого отношения у Фенриру. Он хохочет на бегу, распугивая невидимых ночных существ, и бежит дальше, замедляя ход только у видавшей виды развалюхи, в которой могут жить только привидения и совы. И он.
Серая тень проскальзывает в кухню, и в темноте раздаётся хриплое дыхание и звуки передвигаемых предметов. Чёртовы вонючие спички!
Наконец, слышится чирканье спички о коробок. Огонёк вспыхивает так неожиданно, что Фенрир жмурится. Он зажигает свечу и, бурча себе под нос, идёт на чердак, где стоит огромный сундук.
– Это… где ж она? – бормочет он.
Потревоженная крышка со скрипом открывается, и Фенрир с завыванием чихает. В руках у него большая книга; облако пыли взвивается с обложки, когда он ударяет по ней ладонью. Радостно оскалившись, он садится на пол, поставив свечной огарок на крышку сундука, и осторожно открывает первую страницу.
Интересно, что такое "Рапунцель"? Наверное, имя что-то означает. Хотя, есть куча народу с чудными именами, и эти имена не значат ничего. Но Луна ни за что не поверит, что кого-то на самом деле могли звать Спящая Красавица, и этот кто-то отзывался. Если, разумеется, не допустить, что это была дразнилка. Но и в таком случае не отзывался бы тем более. А сейчас нам продемонстрирует процесс трансфигурации черепахи в чайник… та-да-да-дам… напряжённая тишина, все замерли… и – СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА! Обхохочешься.
Толстая книга тяжёлая, будто сделана не из бумаги, а из кожи или камня. Луна нашла её на чердаке совершенно случайно – когда полезла искать сеть, чтобы сделать ловушку для… этих… как их там… в общем, не важно. Она вечно забывает названия всяческих животных, и приходится просто-напросто придумывать, чтоб не прослыть забудькой, но однокурсники всё равно дразнятся – если не так, то как-нибудь иначе. Вместо сети нашлась книга. Точнее, она грохнулась со старого шкафа и ударила Луну по затылку с такой силой, что чуть голова не отвалилась. Она трогает болючее припухшее место под волосами и морщится. Ерунда. Пройдёт. Можно было бы попросить папу свести шишку, но папы нет. Вместо папы (и мамы тоже, вздыхает она) – справочник по домашней медицине. Но сама она не рискнёт попробовать на себе какое-нибудь лечебное заклинание, потому что, скорее всего, будет только хуже. Вырастут рога, крылья или ещё что-нибудь такое. Так что пускай уж лучше будет шишка. Тем более, её всё равно не видно.
Над столом висит свеча и вечно норовит подплыть поближе, хотя на дворе белый день. К тому же Луна знает, что, если она её всё-таки зажжёт, та будет из усердия висеть так близко, что вся страница окажется заляпанной пятнами воска. Книга лежит на коленях и постоянно норовит соскользнуть, когда Луна лезет ложкой в тарелку с кашей. Она лучше голодной останется, чем не прочитает прямо сейчас, что же было дальше. Наконец, в один прекрасный момент рука всё-таки вздрагивает, немного подгоревшей каши срывается с ложки и летит вниз, прямо к открытой странице. С быстротой, которая сделала бы честь любому квиддичному ловцу, Луна дёргает книгу вбок. Тяжёлый том настолько увесист, что тащит за собой куда-то вправо, и она только в последний момент замечает, что между её пальцами и переплётом попала скатерть. Рывок так силён, что скатерть легко, как пёрышко, слетает со стола, увлекая за собой вазу, чашки, солонку и злополучную тарелку с кашей, которая немедленно оказывается у неё на животе вверх дном. Остальное шлёпается на пол со звоном битого фарфора, ваза веером расшвыривает по полу мокрые цветы, обдав Луну каскадом брызг. Всё это она отмечает, уже лёжа на полу и отплёвываясь от каши вперемежку с водой, но, тем не менее, держа судорожно сжатые руки с книгой как можно выше. Сказки спасены.
Однако, если Луна не предпримет что-нибудь сейчас же, будет неудивительно, если книга упадёт на неё сверху и просто-таки придавит своей тяжестью. Постанывая, она кое-как выбирается из обмотавшейся вокруг неё изгвазданной скатерти и критически оценивает ущерб. Репаро, репаро, репаро, и без завтрака. Ну и пусть. Всё равно она терпеть не может подгоревшую овсянку. Когда-то у них был домовой эльф, но папа отпустил его на все четыре стороны, несмотря на то, что тот плакал и просил этого не делать. Наверное, сейчас уже привык, думает Луна. Но вот именно сейчас бы ей очень пригодился домовик – она умеет готовить только овсяную кашу, но та почему-то постоянно пригорает, и яичницу, которая, как по волшебству, превращается в жёсткий хрустящий блин. Всё это можно, конечно, при желании съесть, что она и делает, но домовик точно сделал бы лучше.
В столовой тишина, только слышно, как капает вода из остатков вазы, просачиваясьчерез щели в подпол. Склизкий шматок каши отваливается от её платья и с громким шлепком падает в лужу. Аккуратно держа книгу на вытянутых руках, Луна идёт переодеваться. Её путь отмечают следы мокрых подошв и маленькие ошмётки овсянки.
Пристроив книгу на спинке дивана и не отрываясь от истории про Рапунцель, она переодевается, наощупь найдя что-то в недрах шкафа – она даже не смотрит, что – и садится на краешек дивана, снова положив на колени пухлый том.
Ну, надо же, какие интересные дела творятся у магглов! Интересно, они только часть сочиняют из головы или всё? Она живо представляет себе гриффиндорскую башню, и себя… нет, ведь башня-то гриффиндорская… значит, это будет Джинни Уизли – та опускает в окно отрощенные при помощи заклинания волосы. Тут же в воображении Луны тот, кто стоит внизу, почему-то сразу начинает плести из них лестницу, но только он пробует забраться наверх, как Джинни или верещит, как резаная, или не удерживается и сама летит вниз, а парень при этом бегает, бестолково размахивая палочкой и крича: "Вингардиум Левиоса, Вингардиум Левиоса". Луна заливисто хохочет, а потом огорчается. Ну почему у неё в голове всё время сочиняется какая-то бредятина? Ну, хорошо, допустим, это тоже бредятина, это магглы придумали невесть откуда. Но там есть и другие удивительные штучки. Вот, например, эта прялка. Как она может работать – без помощи волшебства? Надо сделать что? Крутить это колесо рукой, а, может, вообще… Кажется… Луна задумчиво теребит пальцами краешек страницы… кажется, что-то эдакое с колесом она давным-давно видела на том же самом чердаке, когда искала там магглский будильник, для того, чтобы приманить с его помощью… этих, как их… а, не важно! Будильника там не оказалось, но что-то круглое, деревянное было точно.
Луна призывает свечу и идёт наверх, то и дело уклоняясь от горячих капель воска, которые так и норовят упасть ей за шиворот.
Лестница на чердак стенает и скрипит на все лады. Каждая ступенька – своим особым скрипом. Луна хочет было поскрипеть каждой ступенькой подольше, а потом выскрипеть что-нибудь музыкальное, но вспоминает, зачем она здесь.
Маленькое оконце затянуто паутиной, большой и толстой – как кружево. Луна трогает её пальцем, и тут же отскакивает – жирный паук с крестом на спинке выбегает из тёмной щели оконной рамы. Но паутина прилипла намертво, и тянется за её рукой; паук уже рядом и вот-вот побежит по рукаву. Луна резво отскакивает назад и врезается спиной в груду накрытого чехлом старья. Не то, чтобы она так уж прямо боялась пауков, но и на человека, который будет прыгать от счастья, когда по нему бегает ЭТО, она тоже мало похожа.
Проклятая паутина не отцепляется, словно заколдованная, и это последнее, что она видит, потому что её с головы до ног накрывает нечто пыльное и пахнущее ветошью и мышами. Просто здорово – оказаться в тёмной комнате с закрытыми глазами и жутким, похожим на виноградину, пауком на твоей руке! Она не выдерживает, верещит и машет руками, как мельница, пытаясь сбросить с себя пыльную материю. Ей уже кажется, что паук вот-вот заползёт ей за шиворот, и что он вообще был явно не один, а целая туча, выползшая незнамо откуда.
Наконец, чехол падает на пол. Слава Мерлину! Паутина, как ни в чём не бывало, висит себе на прежнем месте; её виноградоподобный хозяин сидит в центре и уже обрабатывает прилипшую муху.
Луна издаёт вздох облегчения и догадывается, наконец, оглянуться.
Вот это да! Целая громадная куча никому не нужных интересных вещей! Даже не куча, а кучища.
Облезлое кресло-качалка, чуть-чуть закопчённое внизу справа – наверное, его оставили слишком близко к камину; плетёные садовые стулья с выломанными прутьями – ими что, дрались, что ли? На одном из них лежат сломанные магглские часы с кукушкой – она высунулась, да так и не засунулась обратно – вот и висит, вывалившись из своего окошка, а стрелки замерли на почти двенадцати часах.
Луна, открыв рот, стоит перед этой грудой сокровищ, как бедняк, неожиданно нашедший кучу галлеонов. Из её головы напрочь вылетает, зачем она здесь, но как раз в этот момент она видит гладкий деревянный обод, торчащий из-под целой пирамиды сундучков и коробок. Эх, крепко засел, так просто не вытащить. И Луна дёргает изо всех сил.
Какая она огромная, эта прялка! С полчеловека, наверное. Коробки падают, рассыпаются какие-то старые книги и пергаменты, исписанные выцветшими чернилами. Одна книга раскрывается, да так и остаётся лежать, являя свету заковыристую схему трансфигурации чего-то во что-то, и Луна догадывается, что это учебники, целая куча. Папины и мамины, а, может, бабушкины и дедушкины тоже, уж больно их много. Она тянет на себя прялку так сильно, как только может, коробки едут, сундуки со скрипом откидывают крышки, кукушка в сломанных часах оживает и прячется внутрь, захлопнув за собой крошечную дверцу, на пол с ужасающим грохотом падает чугунный утюг – хорошо ещё, что не на ногу, – зато по коленкам, шурша страницами, её пребольно колотят вездесущие учебники, и пыль поднимается такая, что, кажется, в воздухе повесили серую полупрозрачную занавеску.
Наконец, пыль оседает. Луна вытирает испачканный нос и несколько раз чихает. На ресницах что-то липкое – опять противная паутина, в волосах застрял какой-то мусор, но дело сделано, Тяжеленная прялка вытащена из груды старья, и стоило это… ну, что ж, пары… ну, хорошо, не пары – нескольких синяков, грязного платья и ералаша, воцарившегося на чердаке.
Луна вздыхает и снова идёт переодеваться.
Фенрир бежит. Мерлин побери, снова бежит, так, что ветер в ушах свистит. Побежишь тут, ещё и не с такой скоростью! Потому что улепётывает он даже не от Азкабана, а от смерти. Заприте волка в четырёх стенах и увидите, что будет: большой, страшный, но дохлый волк.
И сзади, и справа, и слева эти кошкины дети, а луне до нужной фазы ещё расти – не дорасти. Чутьём зверя он почти нАверно ощущает – уж и спереди заходят. И только дурак или ленивый в аврорате не знает, что он не просто оборотень – Метка горит на руке чёрным огнём. Не мог Милорд что-нибудь придумать понезаметнее! Однако, что на Милорда пенять – руку-то под клеймо он сам подставлял, значит, и отвечать будет сам, коли поймают.
