Грейбэк… Опять ощущение того, что он не знает, кто это такой – Грейбэк.
Фенрир сидит, вжавшись в угол, на полу в какой-то комнате – он даже не видит, в какой, он не видит и не слышит почти ничего, кроме сжигающей, адской боли в руках, которые, похоже, скоро просто отвалятся. Или сам он развалится на части. И пускай. Избавиться бы от чёртова серебра, да куда там. Проклятые кошкины дети сеть сняли, или не сеть, а что это было – как приволокли его сюда, так и сняли, хочешь, хоть пляши, если сможешь. А наручники серебряные оставили. А то бы он им сплясал, проклятым, несмотря на то, что слабый после трансформации, и может ровно столько, сколько медуза, вышвырнутая на берег. А то бы так повеселился, что век бы помнили. Если бы живы остались. Но к нему ближе, чем на три шага, всё равно не подходил никто. Трусливые слабаки! Где-то там ходят, целая толпа. Фенрир чует их запах, за милю почуял бы, да что там, за десять миль.
Вроде бы день сейчас? Или ночь? Вроде бы было здесь окно, а, может, и нет – что-то ему не понять сквозь боль, отнимающую всё – и разум, и зрение, и слух.
Вроде бы дверь открывается, а потом закрывается. И нет никого. Нет, есть. Точно, есть. Только не может этого быть, потому что запах другой. Ну, да, конечно. Запах шёлка, травы, лунного света и пыльного чердака.
– Это я, – раздаётся вдруг из пустоты шёпот. – Не волнуйся, сейчас мы убежим.
– Луна? – еле слышно говорит он.
В воздухе перед ним возникает какое-то дрожание, как марево над пламенем костра. Или свечи.
– Ты можешь встать? – слышит он.
– Се-реб-ро, – насилу выговаривает Фенрир. В ту же секунду из воздуха появляется маленькая рука, держащая волшебную палочку, и он ощущает, как ненавистный металл, звякнув, падает на пол. Фенрир, с трудом шевеля пальцами, потирает запястья, на которых краснеют полосы. Надо же, он всё-таки выдержал, и руки не отвалились, и даже ещё чувствуют что-то.
– Это… ты как это? – наконец, до него доходит, что перед ним и правда Луна, только её почему-то не видно.
– Это мантия-невидимка, – объясняет она. – Сейчас ты просто залезешь сюда, ко мне, и мы выйдем на улицу.
– А это… залезать куда? – хоть он и видит хорошо, но понять в точности, как эта штука работает, и что надо сделать ему, он так быстро не может.
Зато он может почуять знакомое биение сердца совсем рядом с собой. Вот прямо сейчас.
– Ты должен взять меня за руку, как тогда, с кустом, – Луна догадывается, что ему надо объяснить поподробнее, чтобы он понял, что всё будет хорошо, надо только ещё немного постараться им обоим. Никто бы не соображал быстро, посидев в жуткой тюрьме. – Я здесь, рядом с тобой, – и Фенрир видит, как будто словно кусок воздуха взвивается вверх, и маленькие знакомые пальцы касаются его обожжённой кисти. Но вот чудно – сначала ему немного больно, но боль проходит так быстро, точно зельем чудодейственным намазали. И он крепко, как тогда, хватается за тёплую ладошку.
– Пошли, – Луна накрывает мантией их обоих. – Странно, – перед тем, как выйти, она с интересом озирается по сторонам. – А крысы у тебя тут были? Ну, хоть одна?
– Не знаю, – Фенрир на самом деле не заметил, чтоб там были крысы; но, с другой стороны, он не уверен в том, что их там не было.
– Ну, хотя бы пауки? – вопрошает Луна и содрогается.
– Я вообще это… ничего не видел. Совсем, – честно говорит Фенрир. – Я смотреть не того… не мог почти.
– А почему? На тебя наложили какое-нибудь страшное охранное заклятие? – с ужасом спрашивает она
– Нет. Серебро потому что. Жжётся – ужас как. А потом и вовсе помрёшь, наверное.
– Тогда ты просто не заметил, – с облегчением говорит она. – В темницах всегда бывают крысы и пауки. Ну, или хотя бы кто-нибудь один, – уверенно сообщает Луна так, как будто сама полжизни провела в темницах гораздо ужаснее этой. – Да, пошли быстрее, – спохватывается она. – Ведь мы же отсюда бежим. То есть, ты бежишь, а я тебе помогаю.
Они осторожно минуют порог и медленно-медленно идут по извилистым коридорам. Фенрир чувствует, что её рука становится влажной от напряжения, да и ему не по себе. Наконец, в лицо им бьёт свежий вечерний ветер, чуть не сбрасывая мантию, но Луна успевает придержать её рукой. Они идут быстрее и быстрее, прочь отсюда, как можно дальше от здания, пропитанного запахами страха и ненависти. Через ткань мантии чуть-чуть видно небо. Луна смотрит на волшебную звезду и улыбается.
– Спасибо, – шепчет она звезде, радуясь, что та не подвела. – Обещаю – целый год никаких желаний.
Фенрир тоже смотрит вверх, а потом на Луну.
– А это… почему ты мне помогаешь? – он наконец решается спросить. Наверное, он совсем дурак, потому что голова его похожа на пустое ведро, – и уж там точно нет ни одной догадки, почему она всё это делает.
Луна замедляет ход и пристально смотрит на него. Даже в сумраке, который царит под мантией, Фенрир видит в её глазах два своих крошечных отражения.
– Ведь ты же взял моё кольцо, – просто говорит она.
– Какое кольцо? – от удивления Фенрир чуть не выпускает её руку. И тут он вспоминает.
Липкая конфетная бумажка, свёрнутая колечком; маленькая, цветастая и пахнущая вишнёвым джемом – и она завалялась где-то в его кармане. Он шарит там рукой – точно, вот она, лежит у него на ладони.
– Если… – начинает Луна, и Фенрир слышит, как она сглатывает – с трудом, как будто у неё пересохло в горле. – Если оно тебе не нужно, то…
– Нужно, – быстро говорит Фенрир и отдёргивает ладонь. – Я это… можно, я себе его оставлю?
– Можно, – еле слышно отвечает она.
Полумрак под мантией такой уютный и тёплый, похожий на поздний июньский вечер. Когда цветут в садах эти белые цветы, похожие на граммофончики, и когда в воздухе словно рассеян звёздный свет. Они идут плечом к плечу, держась за руки, и их никто не видит – вот чудеса! Тогда Фенрир понимает, что с ним первый раз в жизни действительно случилось какое-то доброе и необыкновенное чудо – вот оно, рядом с ним, с волшебной палочкой за ухом и засохшей царапиной на перемазанном носу.
– А куда мы идём? – наконец, догадывается спросить он.
– Совсем недалеко, не волнуйся. Ты устал? – да, преодоление страшных опасностей – дело нелёгкое, Луна ни за что не справилась бы, если бы не знала секретный фокус с волшебной звездой. – Скоро мы уже дойдём до гиппогрифа.
– До кого?! – Фенрир останавливается.
– Я оставила его за помойкой, совсем рядом, – правда, незаметным мне его удалось сделать ненадолго, поэтому надо идти быстрее, потому что если чары исчезнут раньше времени, то я просто не представляю, что будет.
– Не. Я боюсь, – Фенрир и сам удивляется, с какой лёгкостью он признался. – Я к ги… гиппогрифу… к нему, в общем… того, не подойду.
– Прекрати. Я ему всё рассказала, – как можно убедительнее произносит Луна. – И он очень хороший.
Что у неё все "очень хорошие", Фенрир уже догадался. На собственном примере. Но он ни за что не подойдёт к этому… ни за что, ни за что…
– Пошли, – решительно говорит Луна, и он снова берёт её ладошку своей ручищей – по-другому и не скажешь. Маленькая у неё ладошка, хрупкая такая. Но сильная. А его ручища так ручищей и останется. И он сам так и останется страшным злобным волком… Надо же, и не поняла ведь она, что не станет он другим…
– Луна, ты это… извини. Я, наверное, никогда не расколдуюсь, – неожиданно говорит Фенрир.
– Ты что, дурак?! – поражается она. – Ты в зеркало не смотрел? Ой, извини, я совсем забыла! Наверное, в аврорате нет зеркал, да?
– Ну, это… нету, – удивлённо говорит Фенрир.
Луна, тихонько сопя, начинает что-то искать. Они всё ещё под мантией, вдвоём, и, чтобы не выдать себя, надо быть очень осторожными. Наконец, извлекает что-то из кармана.
– Гляди, – она суёт ему под нос маленькое зеркальце, уже успевшее стать тёплым от её пальцев.
Фенрир внимательно обозревает своё отражение: ну и страшная рожа, сам бы испугался. Потом оглядывает руки; чуть не вывихнув шею, пытается осмотреть себя сзади – и не может понять, в чём дело. А что штаны, как половая тряпка, – так это волокли его, связанного, волоком по земле и по полу, он этими штанами, наверное, половину аврорских полов вытер, от чердака и до подвала.
– Я это… почищусь потом, – смущённо говорит он, пытаясь одновременно отряхнуться и не выронить зеркальце.
– Да нет, ты, наверное, не разглядел, – Луна проводит тёплой рукой по его щеке. – Ты УЖЕ расколдовался. Ведь раньше ты был жуть до чего страшный.
– А сейчас? – непонимающе спрашивает Фенрир.
– А сейчас нет, – она радостно улыбается. – Совсем не страшный. Вся загвоздка в том, что это зелье и правда, скорее всего, действует не сразу. Ведь ты же сам сказал, что нужно просто подождать. И – самое главное – представляешь, Клювокрыл, похоже, знает, где находится этот твой Город Шаманов.
На острове посреди озера-не озера, моря-не моря в самом сердце тайги есть тайный Город Шаманов. Шаманы умеют молчать, и никто не узнает, как и тысячу лет назад, кто бродит там по ночам, когда над заснеженной тайгой, над закаменевшими от стужи лиственницами в ледяном бездонном небе светит зеленая колдовская луна…
– Что за дерьмо? – шёпотом презрительно говорит Беллатрикс.
– Что ещё тебе не нравится, Лестранж? – шипит Близзард, косясь на Руди, спящего в обнимку с диванной подушкой.
– Ты рассказываешь, – уточняет Беллатрикс. – Какое-то чёртово дерьмо.
– Это почему ещё? – грозно спрашивает Близзард.
– Потому, что по-твоему выходит, что Лавгуд – явно неполноценная, а Грейбэк только и делал, что пас овечек на склонах шотландских гор, – мстительно говорит Беллатрикс.
– Опять ты за своё! Куда ни плюнь, у тебя везде вылезают эти шотландские горы, – свирепеет Близзард. – Сколько можно?
– Хорошо, просто горы, – покладисто говорит Беллатрикс. – Так лучше?
– Я рассказываю СКАЗКУ, Лестранж, – наставительно произносит Близзард. – Сказку для детей, а не роман ужасов. Никто и не утверждает, что Грейбэк пас овечек.
– Только не говори, что он выпил то зелье, – скептически произносит Беллатрикс. – В жизни не поверю.
– Конечно, нет! – возмущённо отвечает Близзард. – На самом деле он сказал, что она может засунуть эту дрянь себе в задницу или сделать что-нибудь ещё, но он к нему и близко не подойдёт. И выпил только на двадцать пятый раз, когда Лавгуд пригрозила, что заорёт так, что на этот сраный чердак прибежит половина Манчестера. Да и выпил-то один глоток.
– А остальное? – живо интересуется Беллатрикс.
– Остальное он незаметно вылил в фикус, – Близзард сама не замечает, что начинает тоном рассказчика повествовать уже другую историю. – Там стоял фикус. На том чердаке.
– Что значит, стоял? – Беллатрикс на самом деле уже догадывается, как крупно не повезло фикусу. Или всё-таки повезло? – И кто был фикусом?
– Никто, Лестранж, – мгновенно раздражается Близзард. – Фикусом был фикус. Он просто засох.
Беллатрик фыркает, а потом долго беззвучно хохочет, зажав нос и рот рукой.
– Кроме того, – стонет она, – я не знаю, где надо оставить свои мозги, чтобы идти в аврорате… ой, не могу… и не бояться… даже если тебя не видно.
– Да кто тебе сказал, что она не боялась? – снисходительно спрашивает Близзард. – Я слышала, что Лавгуд больше всего боялась, что кто-нибудь заметит, как её коленки стучат друг об друга, потому что она трясётся, как осиновый лист.
– Ну, хорошо, а что луна зелёная – это что за бред? – продолжает Лестранж и бросает взгляд в окно, на обычную бледную луну, вылезшую из-за облаков и висящую над островом.
– Ну, это же при тебе полярная сова принесла Громовещатель? Да или нет? – коварно спрашивает Близзарл.
– Ну, да, – неохотно признаёт Беллатрикс. – При мне.
И обе они вспоминают большой красный конверт, их которого, кроме всего прочего, почему-то посыпались сосновые иголки. И два голоса: "Я расскажу, как ты боялся" – "Не боялся" – "Ничего подобного, каждый бы испугался" – "А я не испугался" – "Да? А кто тогда сказал, что гиппогриф из вредности сбросит тебя вниз?" – "Ну, ладно. Я это… вроде того, так и сказал" – "А ещё надо рассказать про каменный столб, и про мороз, и про эти… как их… лы-жи… и…"
И одновременно: "И она – вот честное слово! – ЗЕЛЁНАЯ!!!"................
8.06.2007.
