Мы с Соловьёвым любили хорошую музыку. Правда, понятие хорошей музыки у нас пересекалось только иногда. Он был какой-то неправильный меломан. Ну, совершенно негодный к.
"Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой..."
– Отличная песня, – удовлетворённо сказал Соловьёв, делая погромче. Вечер только начинался. Я приготовилась культурно проводить время, аккуратно повесила энцефалитку на крючок и вальяжно развалилась в кресле.
– Однако здоровА ты стала, – покровительственно сказал Соловьёв. – Особенно в области бицепсов.
Я загордилась и ненавязчиво покрасовалась.
На дворе был выходной. То есть, может, у кого-то был и не выходной, но мы решили, что нам точно не помешает отдохнуть, пока незаметно не подвалил конец отчётного периода – или ещё какая-нибудь внеплановая загогулина. Соловьёв включил мозги и прошерстил интернет, но о внеплановых загогулинах типа комет или выборов пока что никто не заикался. Правда, на мою беду он где-то наткнулся на кучу музыкальных раритетов пошива прошлого века и пришёл в состояние непристойного восторга. На мой взгляд, какой-нибудь трэш или блэк-метал пришёлся бы более кстати, ну да не беда. На крайняк сошло бы и ДДТ. "Ладно тебе, ну выходной", – заныл Соловьёв. Хорошо, на САМЫЙ крайняк сошла и война народная, хотя лично я лучше послушала бы Rammstein. Я махнула рукой и приготовилась расслабляться.
Соловьёв вывернул ручку громкости до упора и принялся в такт колотить вилкой по тарелке с недоеденной курицей.
В таком же режиме мы прослушали про то, как уходили комсомольцы на гражданскую войну – и что они при этом делали. В батарею нерешительно постучали.
– Недостаточно провыть "а у тебя СПИД, и, значит, мы умрём", – и думать, что все умрут от восторга, – наставительно сказал Соловьёв, размахивая вилкой. – Этим никого не удивишь. Раньше знали толк в музыке. Вот как надо было писать песни! Да!
Делать было нечего, и вечер превратился в праздник меломана. Правда, меломана какой-то очень однобокой направленности.
– Тебе не кажется, что мы слушаем несколько... эээ... – я замешкалась.
– Несколько – что? – строго спросил Соловьёв, ожесточённо отбивая ритм ногой. – Старьё?
– Вроде того, – уклончиво сказала я.
– Как скажешь, – подозрительно быстро согласился он.
Следующим номером программы неожиданно оказалась "А в чистом поле – система ГРАД". Откуда-то издалека раздался отголосок артиллерийской канонады. Я напряглась. В моей памяти ещё были свежи воспоминания о системе ГРАД и о том, что Соловьёв до сих пор дулся на игрушечного мастера.
– Знаешь что, – сказал он, сопя, – иди-ка ты. Со своим нестарьём. Понапридумывали чёр-те что.
Я промолчала. Хорошо ещё, что это не оказалось "Полковнику никто не пишет" – тогда он вполне себе мог начать буянить, требовать водки и ругать злодейку-жизнь.
"Шёл отряд по берегу,
Шёл издалека,
Шёл под красным знаменем
Командир полка..."
– Вот! Чумовая песня, – неприлично обрадовался Соловьёв.
Я пожала плечами и сделала вид, что обиделась, хотя мне было ровным счётом наплевать, какими там словами он норовил обозвать всё, что не лень. Лишь бы только он наконец угомонился.
"...Лихо мчится конница,
Слышен стук копыт,
Знамя Щорса красное
На ветру шумит..."
Соловьёв икнул и выключил звук. Однако было поздняк метаться.
– Вот! – драматически воскликнула я. – На тебе!
– Это песня, – взвыл Соловьёв, стараясь незаметно убрать подальше вилки и ножи. – Подумаешь. Ну, Чумушка! Ну выходной!
– И ведь обязательно проехаться по самому больному месту! – вспылила я.
Чёрт подери! Он почему-то мог беситься сколько угодно. Приходить в голимое настроение – и с таким же успехом выходить из него, как из шкафа. Какого лешего я должна была тормозить всю эту шайку-лейку – а сама держать себя в крепких мозолистых руках?
Ну, уж нет! Дудки! Только не теперь!
– Ну, Чумушка! – безнадёжно сказал Соловьёв.
– Где. Чёрт подери. Моя. Законная. Лошадь, – раздельно сказала я. Если бы взглядом можно было что-нибудь поджечь, то содержимое комнаты уже пылало бы синим пламенем.
– Какая? – спросил он – видать, только затем, чтобы оттянуть время.
– Белая, – пояснила я. – Или зелёная, или в горошек, мне уже всё равно.
– Не знаю, – тупо ответил он. – Не положено.
– Не положено ЧТО? – рявкнула я. – Грёбаная лошадь, про которую знали даже две тысячи лет назад?
– Можно, я посмотрю твои чашки Петри? – льстиво спросил Соловьёв, интеллигентно поправляя очки.
Так и есть, он просто хотел отвлечь меня от лошади и навешать на уши всякой лапши относительно моей коллекции чашек Петри, которая вообще-то всегда была ему до одного места.
– Нет! – гаркнула я; с потолка посыпалась побелка. Он от неожиданности попятился. Двадцать пять раз! Я доверила бы свои чашки кому угодно – только не Соловьёву. Он обладал редкостным талантом ненароком расхерачивать всё, к чему прикасался, а потом невинно хлопать глазами и говорить, что он ну никак не виноват.
Ещё он мог ну совершенно случайно сделать какую-нибудь ерунду – и из этой ерунды возникало тотальное мочилово, а Соловьёв горестно причитал, хватался за голову и вообще всячески демонстрировал запоздалое раскаяние.
На то он такой и был. Но я хотела, чтоб он был где угодно, только не рядом с моими чашками Петри.
– Лошадь. Не лошадь. У меня тоже нет никакой лошади, – осадил меня Соловьёв. – И, как видишь, не кашляю.
Я издала утробное рычание и продемонстрировала намерение порвать его в клочки.
– И, потом, – тут же сказал он, – сейчас всё-таки не средние века. Почему бы тебе не отвечать духу времени?
– Да? И как же? – издевательски спросила я.
– К примеру, завести себе машину, – предположил Соловьёв.
– А почему ты не предложишь мне завести особняк на Гавайях или замок в Шотландии? – язвительно поинтересовалась я. – По-твоему, выходит, что машины заводятся, словно тараканы – так что потом ломаешь голову, как от них избавиться?
– Я просто предложил, – покладисто сказал Соловьёв.
Он всегда всё делал просто. Просто говорил какую-нибудь шляпу – и она западала людям в башку и уже никак не хотела оттуда вылезать, пока её не вышибали силой и зачастую вместе с мозгами.
– К тому же я не умею её водить, – конечно, тут же добавила я.
– Ой, – он уже понял, что я созрела для компромисса. – Я тебя умоляю.
Возможно, тут крылась доля истины. На дворе стоял двадцать первый век, и ему надо было соответствовать. Кроме того, на прокорм этой гипотетической лошади ушло бы целое состояние, не говоря уже о том, что мне пришлось бы жить с нею в одной квартире. И уж вовсе надо было заткнуться о том, что её, скорее всего, следовало бы ещё и выгуливать – если я, конечно, не хотела тусоваться по колено в навозе.
– Садись, – гостеприимно сказал Соловьёв, распахивая передо мной дверь своей шестёрки.
– Я похожа на Спайдермена? – было такое впечатление, что шестёрку водил медведь: до всех причиндалов ещё предстояло как-то дотянуться, и при этом мне не особо хотелось отращивать руки и ноги длиной по метру.
Хозяин что-то подкрутил, старушка крякнула, кресло со всей дури поддало мне в спину и прижало к рулю.
Минуту или около того мы с креслом были похожи на бутерброд, вдобавок одержимый пляской святого Витта. Наконец, кресло сдалось, и я вывалилась наружу, как мешок.
– Иди. На фиг, – мрачно сказала я, решив поберечь крепкие слова до процесса собственно учёбы. Полагаю, на этот самый процесс слов бы потребовалось значительно больше, чем было у меня в запасе, даже если бы я сосчитала почти приличные идиомы.
Соловьёв не стал спорить и сам вывел тачку за пределы двора. А потом за пределы города. Город сто пудов был не виноват, если мне вдруг оторвало колпак от очередной идиотской идеи.
Дальше я провела весьма утомительный час, периодически получая лобовым стеклом по собственной морде и прыгая по картофельным грядкам. Ощущение было такое, будто я прыгала по ним на своей собственной заднице.
– Сцепление, – командовал Соловьёв.
Я со всей дури жала на сцепление – или на то, что, по моему мнению, им было.
– Газ, – говорил Соловьёв – и тут же прямо на меня с бешеной скоростью начинал мчаться какой-нибудь забор или бетонная глыба, которая до всей этой свистопляски мирно стояла себе на обочине, причём в полном одиночестве.
Соловьёв не успевал крикнуть "тормоз", до тормоза я в темпе вальса додумывалась самостоятельно, ибо не хотела составить этой глыбе компанию. В итоге я тут же получала рулём в грудак или стеклом в лоб и последующие пять минут приходила в чувство и узнавала о себе много нового и интересного.
– Сцепление, – Соловьёв был мрачнее тучи. – Газ.
– Лучше лошадь, – упрямо сказала я, подумав, что предпочту общение с лошадью общению со всеми встречными деревьями и заборами.
Он принялся насвистывать "Полковнику никто не пишет" – и я поняла, что дело труба.
– Так ни черта не выйдет, – это звучало, словно мне только что поставили диагноз "шизофрения".
Я было понадеялась, что теперь идея с машиной покажется ему полным отстоем в связи с моей тупостью. Ну, или, на худой конец, он предложит пойти на курсы или арендовать джафаров джип.
– Сделаем финт ушами, – решил Соловьёв.
Я насторожилась. В его исполнении финт ушами мог обернуться чем угодно. А в исполнении нашего с ним тандема это грозило минимум семёркой по десятибалльному дерьмометру – даже если рядом не было игрушечного мастера, чёрных кукол, самонаводящихся шарманок и прочих разрушительных атрибутов.
– Если хочешь научиться плавать – сделай что? – спросил он.
– Привяжи на шею камень и прыгни с моста? – невинно предположила я.
– Вообще-то я хотел пошутить про Титаник, ну да ладно, – с сожалением сказал Соловьёв. – Теперь поедешь не по какому-то сраному просёлку, а по обычной трассе.
– Как по трассе? – удивилась я.
– Так по трассе. С машинами, гаишниками и прочим барахлом, – ехидно пояснил он. Я поняла, что возражать бесполезно.
– А как же...? – спросила я.
– А вот так же, – сказал Соловьёв и достал из-под сиденья железный дрын длиной с добрую руку.
Теперь дело явно пошло веселее.
– Сцепление! – вопил он и, не теряя времени даром, принимался махать этим дрыном в опасной близости от моей тупой башки. – Право! Лево!
Я обливалась потом, и делала и право, и лево, и так, и эдак, и вообще демонстрировала чудеса экстрима. Чёрт подери, один из моих пальцев теперь даже знал, где включается поворотник и что это вообще такое. Беда была только в том, что мои мозги ну совершенно не хотели приходить к консенсусу с одним из моих пальцев.
Старушка на рысях пронеслась под красный, чуть не снесла стеклянный стакан, за которым, судя по всему, ссал гаишник, и, слегонца накренившись, остановилась. Я вылезла, путаясь в кустах и ругаясь, на чём свет стоит – и тут раздался звонок. Мобильник минуты две радостно распинался о чудесах Аграбы и прочем дерьме, пока проклятые насаждения не закончились.
– Лошадь, – твёрдо заявила я, наконец, выдираясь из кустов. – И никаких гвоздей!
– Слушай, гвозди – хорошо, лошадь – тоже хорошо, – сказал мобильник голосом Джафара. – Только много гвоздей тогда. И работа – тоже хорошо.
– Гвозди идут в пень, – мрачно сказала я, размышляя о несправедливости бытия.
– Лошадь надо, а? – невпопад спросил Джафар.
– Что за работа? – поинтересовалась я, уже давно похерив идею о выходном.
– Самый лучший лошадь – на Востоке, знаешь? – авторитетно заявил Джафар.
– Догадалась, – сурово сказала я, размышляя, что я сейчас могу услышать. – Так что надо?
– Земляки проститутка хотят, – скромно поведал Джафар. – Проститутка нет.
– Ты не по адресу, – жестоко обломала я. – Загляни в справочник борделей.
– Тогда героин хотят, – сказал Джафар.
Логика не валялась и рядом; ею даже не пахло.
– И? – спросила я.
– Героин тоже нет, – притворно вздохнул Джафар.
"А вот позвольте вам не поверить", – мрачно подумала я.
– Я сказал, что готовый героин нет, – честно признался он. – Работа – это хорошо. Героин – хороший штука, дорогой: лошадь попросим.
Видимо, подразумевалось, что просить лошадь, аки бедная родственница, я буду не одна. По ходу пьесы, он пронюхал, что наклёвывалась непыльная работёнка для всего нашего дружного коллектива.
– Биология-шмурология – никто не знает ничего, – сокрушённо поведал Джафар. – Сделай, а?
– Во-первых, химия, – строго сказала я. – Во-вторых, сделаю. В-третьих, лошадь.
– Сама за руль не садись, – заботливо предупредил Джафар. – Пусть везёт.
– Отвезёт, отвезёт, – брякнула я, чтоб он поскорее отцепился. Мои мозги встряхнулись и заработали в усиленном режиме.
Конечно, я могла сделать почти из воздуха и ге... ну, ладно-ладно, хорошо, почти героин, и почти кокаин, и много других, не менее занимательных вещей. От которых, ясен веник, клиент ловил неземной приход – и мою неземную любовь к ближнему. Я вообще могла бы зашибать бешеные бабки на таких фокусах, так что идея с крысиным цирком точно шла лесом.
Лесом шёл и выходной. Сегодня явно предстояло что-то эдакое.
В ближайшие два часа пересекались я, Соловьёв – в очках или, что вероятнее всего, без оных – и этот новоявленный наркоделец. Не считая неизвестных земляков, которых, впрочем, уже можно было не считать. Сдавалось мне, что Мастер Игрушек был где-то на подлёте, и веселуха предстояла всему нашему балаганчику дядюшки Мокуса.
– Кто отвезёт? И куда? – с подозрением спросил Соловьёв, наконец, обнаружив меня по ту сторону кустов.
– Работа, – невинно сказала я. – Водки не хотят, героин хотят.
Пообщавшись с Джафаром, я начинала постыдно путать падежи и разговаривать, как гастарбайтер.
– Ты не забыла, вообще-то у нас выходной? – с сарказмом поинтересовался Соловьёв.
– Он говорит – земляков на лошадь разведём, – честно призналась я.
– Опять ты за своё, – он завёлся. – Лошадь, лошадь...
– Работа – это хорошо, – повторила я, как попугай. – Опять же, лошадь попросим.
Соловьёв плюнул и отвесил ни в чём не повинной шестёрке шикарный пендель. Старушка встрепенулась и клацнула дверью, приглашая не тормозить и уже куда-нибудь поехать.

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
НА ГЛАВНУЮ
НА СТРАНИЦУ КРУПНОЙ ПРОЗЫ